Воспоминания дочери Л.В. Неймана
Бабушка воспитывала детей и вела хозяйство. Судьба деда уникальна для дореволюционной России. Он около 40 лет проработал на железной дороге и дослужился от кочегара до директора депо. Это была генеральская должность. Она соответствовала чину статского советника. Но еврей получить этот чин не мог.
Дед сделал все, чтобы дети, особенно мальчики, получили хорошее образование. Папа окончил начальное училище, и пришло время поступать в гимназию. Но в гимназию его как еврея не принимали. И дед на коленях полз через почти весь Оренбург к смотрителю гимназии с прошением о приеме сына. Он доказывал, что сын с отличием окончил начальное училище, что он очень способный мальчик. Ну, в общем, уговорил, и папу приняли в гимназию. Возникла новая проблема – урок Закона божьего. А он один не православный. Куда его девать? Батюшка разрешил папе присутствовать на уроке, сидя на последней парте. И почти на каждом уроке какой-нибудь дворянский сын Иванов, Петров, Сидоров чего-то там не знал по Закону божьему. И батюшка говорил, обращаясь к такому ученику: «Ты, Иванов – дубина. Послушай, что тебе иноверец скажет». А иноверец сидит, слушает, а раз слушает, значит запоминает. Он вставал и отчеканивал все, что было нужно. Папа хорошо учился, он закончил гимназию на «отлично».
Позже бывшие гимназисты достаточно часто собирались вместе у нас дома. И седовласые мужчины превращались в мальчишек: «Ленька, ты помнишь…? Левка, а ты …». Папа заканчивал гимназию, в которой на более младшем курсе учился Маленков. Ему также как и другим, посылались приглашения на встречи. Но он ни разу не ответил.
Когда папа поступил в Москве на медицинский факультет 2-го МГУ (в 1920 году), дед должен был помочь ему. Но должность свою он по старости уже потерял, да и Советская власть пришла. Дед срезал со своего генеральского мундира по одной золотой пуговице, продавал ее, чтобы прокормить Левочку. Но золотых пуговиц надолго хватить не могло. Один из сокурсников папы А. Дворцов предложил сколотить бригаду и чистить крыши. Вот благодаря деду и этим заработкам папа смог закончить университет и получить диплом врача.
После окончания университета (1925 г.) папа был призван в Советскую Армию. Мне кажется, что он служил в милиции, и форма на фотографиях напоминает милицейскую. После демобилизации он начал работать врачом в больнице МПС, а затем – в оториноларингологической клинике 1-го Московского медицинского института. Во время войны папа был на фронте, он возглавлял эвакогоспиталь, мы же с мамой эвакуировались в Свердловск. В эвакогоспитале, как и все, папа работал и днем и ночью, и как ларинголог, и как проктолог, и как хирург. Тогда он и подорвал свое здоровье: у него были очень слабые легкие и сердце. После окончания войны госпиталь перевели в Москву. Он был на улице Казакова, недалеко от театра им. Н.В. Гоголя. Папа очень любил свой коллектив, и сотрудники его любили. Коллектив был очень сплоченным, папа его и сплачивал.
На фронте папа познакомился с Г.К. Жуковым (он его лечил). И Жуков подарил ему именные часы, а после войны – свою книгу с очень трогательной, не по-военному трогательной, надписью. Папа очень этой надписью гордился. Но с этой надписью связана и очень горькая история. Тогда первый и практически последний раз я увидела папу плачущим. Когда началась травля Жукова, папа, боясь за семью, вырвал из книги лист с посвящением. Перед моими глазами часто встает эта картина: папа с вырванным листом, он плачет и кричит: «Какой я подлец, какой подлец. Как я смел выдирать этот лист. Трус. Подлец».
В 50-ые годы папа начал преподавать на дефектологическом факультете МГПИ им. В.И. Ленина. На деффак мы с ним пришли практически одновременно: он – преподавателем, я – студенткой. История моего поступления интересна для понимания личности папы. Первым экзаменом было сочинение. Я в школе хорошо писала сочинения и получала за них пятерки, реже четверки. Поэтому я была уверена в себе и не поехала смотреть, какую оценку я получила. Когда же я пришла на второй экзамен – по географии, то обнаружила, что меня нет в списках. Это что значит? Двойка? Я звоню домой, говорю папе: «У меня двойка». А он работал в этом институте. Единственное, чем он помог мне, был совет: «Требуй свое сочинение». Пока туда, пока сюда, сочинение уже сдали в архив, его уже нет… Наконец, мне вернули сочинение, в котором была одна красная помарка – открыты кавычки и не закрыты, а отметки никакой нет. Никто не знает, что я дочка Льва Владимировича. А фамилия Нейман – нехорошая для 53-го года фамилия. И меня не приняли на дневной факультет МГПИ. Папа сказал: «Иди в заочный». В заочном институте экзамены были через месяц. Ну, там я сдала все экзамены на пятерки. А что дальше? Папа говорит: «Переводись на дневной». Вот вся папина помощь, человека, который работал в этом институте. По окончании института меня распределили под Казань, в татарский аул преподавать русский язык глухим. На мое счастье там не оказалось не только школы глухих, но и вообще никакой школы. … И мне дали открепительный талон. Так я вернулась в Москву к родителям.
Я слушала лекции папы и студенткой, и позже. Он читал их прекрасно. Все слушали, открыв рот. Но он не любил проводить экзамены, так как на них студенты часто списывали. А он не мог это видеть. Папа делался пунцовый и доставал, что у него было в портфеле: газета – газету, ну там… манускрипт какой – манускрипт… И он закрывался, чтобы не видеть списывания. Но он видел, конечно… Ему было стыдно… Он не был чрезмерно требовательным преподавателем, но он четверку вместо тройки не поставит. После каждого ответа на экзамене папа разбирал его, поэтому каждый знал, за что он получил ту или иную отметку. Ни у кого не было обиды, на то, что неправильно оценили его знания.
Папа был врачом. Но на деффаке он учил не врачей, а будущих педагогов. И он очень хорошо чувствовал эту специфику. Ему было достаточно прочитать свой курс одному потоку студентов, принять экзамен, чтобы знать, какие изменения нужно внести в лекции, как следует их читать. Все это нашло отражение в его пособии для студентов «Анатомия, физиология и патология органов слуха и речи», которое на долгие годы стало настольной книгой всех студентов дефектологических факультетов страны.
Я очень хорошо помню дело врачей-убийц. Папа, к счастью, в Кремле не работал. Но в Кремле работал профессор А.И. Фельдман, с которым они были в близких дружеских отношениях. По «делу врачей» были арестованы близкие друзья и коллеги папы: профессора Я.С. Тёмкин, Б.С. Преображенский. Всех этих крупных специалистов-отоларинголов посадили. У всех у них сняли шнурки, избивали, допрашивали по ночам, лишали сна… Жуткие издевательства…. А папа был одним из их лучших друзей. В институте с ним перестали общаться. Осталась только эта их тройка: Рау, Нейман, Бельтюков… Ну, потом это все кончилось, и вновь весь институт очень «зауважал», «залюбил» папу.
Папа был очень дружен с Федором Федоровичем Рау. Они практически все время были вместе: и на работе, и на отдыхе. У нас дачи были рядом: у Федора Федоровича – в Малаховке, а у нас – в Ильинке. Так что они виделись довольно часто. А вот я расскажу такой случай, очень интересный. Мой старший сын Павлик шепелявил, у него был межзубный сигматизм. Мы с папой спорили до посинения: пора – не пора, исправлять – не исправлять. В один прекрасный день приехал Федор Федорович, и я его спросила: «Федор Федорович, ну вот как нам быть? Вот послушайте Павла. Когда он говорил у логопеда, у того было вот такое вот лицо…». Федор Федорович говорит: «Ну-ка Павел, подойди вот сюда…». Затем он что-то сделал, я не знаю что! Я видела лишь какое-то движение и всё! С тех пор у Павла великолепная речь. Работа Федора Федоровича с детьми была похожа на фокус, магию с прекрасным результатом. Федор Федорович был необыкновенно притягательным человеком и настоящим джентльменом.
Тесные рабочие и дружеские контакты были у папы с Рахилью Марковной Боскис. Я ее почему-то очень боялась, хотя и знала, что она добрый человек. С папой у нее были великолепные отношения, она у нас часто бывала. Помню их кулуарные разговоры с Рахилью Марковной. Папа ее очень ценил.
Папа был прекрасным семьянином, мужем, отцом. Они с мамой, Раисой Лазаревной, прожили долгую и счастливую жизнь. Мама была одесситкой. Она была одарена художественно и в Одессе посещала занятия в Академии художеств. Но затем мама переехала в Москву, чтобы помогать семье своей старшей сестры. Позже она вышла замуж за папу и полностью посвятила свою жизнь ему и мне.
Они хорошую жизнь прожили. Конечно, были разные эпизоды в жизни: там и голод, и холод, и все было. Но... при легкости характера того и другого это проходило незаметно. Это я сейчас начинаю вспоминать, как во время эвакуации мама через мясорубку терла очистки картошки, делала драники, вместо витаминов меня кормили сырой картошкой. Но это все ерунда... по сравнению с мировой революцией! Какие папа письма писал!.. Но они сгорели на даче. Потрясающие письма! Он ее обожал. Несколько раз я заставала такой трогательный момент: мама спит, а папа подложит руку под голову и с такой нежностью и любовью смотрит на нее. А ведь они уже пожилые были.
Мама прожила жизнь ради папы. Она себя принесла ему в жертву. Причем она сама так не считала. Это так считаю теперь я. Анализирую их жизнь, я вижу, она принесла себя в жертву папе, его науке. Она за ним очень ухаживала, ведь папа был очень больным человеком. Но мама была счастлива.
Папа знал много анекдотов и хорошо их рассказывал… Мои дети до сих пор помнят, как он рассказывал анекдот про попа с кадилом. Изумительный был рассказчик! А стихи читал – лучше Яхонтова.
Папа любил Чехова и знал из его рассказов наизусть столько, сколько другой за всю жизнь и не прочитает. Он очень любил Бунина. Короче говоря, он любил русский язык, и тех поэтов и писателей, кто хорошо им владел.
Папа был очень галантен, красиво ухаживал за женщинами. Причем он ничего для этого и не делал. Вот нельзя сказать, что он там погладил по ручке, по головке – этого не было. Я не могу сказать, из чего это составлялось, но умел. И каждая женщина считала, что он к ней не равнодушен. Он вообще очень любил женский род, всех моих подруг.
Папа прекрасно находил контакт и с молодежью, он не просто терпел наши сборища, они были для него интересны. Однажды мы долго шумели дома, а затем я пошла провожать гостей. Возвращаюсь, а папа с мамой слушают магнитофон. Наши посиделки были очень интересными, творческими, на них было много экспромтов, розыгрышей. Я иногда, никого не предупреждая, записывала наши посиделки на магнитофон. Папа с мамой слушают запись и задорно смеются.
Воспоминания о докторе медицинских наук, профессоре Л.В. Неймане
Мы с ним под руководством выдающегося ученого, доктора педагогических наук, профессора Ф.Ф. Рау провели ряд совместных экспериментальных исследований, среди которых важно отметить следующее. Слышащим, владеющим речью взрослым лицам был предложен для восприятия на слух на разных расстояниях комплекс слогов, в которых искомые звуки находились в равных фонетических условиях: согласные между гласными. Объектом исследования были избраны в основном согласные звуки, так как они значительно чаще, чем гласные, подвергаются акустическим взаимозаменам. Эти эксперименты были необходимы для построения программы по развитию и использованию остаточного слуха у глухих и слабослышащих детей, связанных с обучением их произношению. Такая же необходимость, то есть обучение произношению этих детей, была в проведении другой серии экспериментов, осуществленных А.Д. Салаховой. Суть экспериментов представляла собой лонгитивные исследования процесса овладения детьми произношения звуков в норме, включая лепет. Основное внимание было обращено на последовательность усвоения звуков, а также на особенности их субститутов.
Сравнения результатов тех и других экспериментов привело к совершенно неожиданным выводам, которые противоречили традиционным представлениям о соотношении артикуляционных (моторных) и акустических (сенсорных) свойств фонемного строя речеязыковой системы как причинно следственных.
Между этими свойствами обнаружился феномен диссоциации: акустически яркие звуки дифференцировались в произношении, в общем, на завершающем этапе, а акустически более слабые – в начале. Отсюда следует, что моторные свойства фонем хотя и формируются в единстве с сенсорными свойствами, но по своим собственным правилам. Точно так же сенсорные свойства фонем формируются в единстве с моторными, но проявляют свои собственные правила. Указанный феномен зародил мысль о том, что с помощью акустических и артикуляционных свойств фонем образуются две противоположные структуры: аналитическая и синтетическая, которые обладают статусом обратимости с помощью внутренних правил их взаимосвязи. Следовательно, сами фонемы представляют собой кванты, то есть такие элементы речеязыковой системы, которые могут быть интегрированы в единые целые и противопоставлены друг другу.
Как видно, результаты экспериментов, в проведении которых непосредственное и активное участие принимал Л.В. Нейман, являются значимыми не только для сурдопедагогики, но и для других смежных наук.
Что касается результатов экспериментов, направленных в область сурдопедагогики, то они опубликованы в нашей совместной с ним монографии: «Восприятие звуков речи при нормальном и нарушенном слухе». Изд. АПН РСФСР, М., 1958 г.
